Родился 1 ноября 1920-го года в деревне Марково, Озёрского района, Московской области. До войны работал на ткацкой фабрике в городе Озёры помощником мастера.

В 1940-м году был призван в армию, проходил службу на полуострове Ханко, где и встретил начало войны.

Вернувшись с войны, практически ничего не рассказывал о своей службе. В ноябре 1941 года газета "Правда" написала о героической обороне полуострова Ханко, где говорилось о том, как "горстка храбрецов, патриотов земли советской, презирая смерть во имя победы, являла пример невиданной отваги и героизма". На что Евгений Михайлович ответил: "Никаких я героических подвигов не совершал. Мне просто неудобно, что вы меня выделяете. От товарищей неудобно...".

После войны продолжил работать на ткацкой фабрике. Всю жизнь прожил в г. Озёры.

Евгений Михайлович умер 13 августа 1995 г.

О нем сохранились две заметки в газетах (они на фото). Также, дедушка написал фрагмент своих воспоминаний, которые сохранились в виде тетрадных записей. Вот что он писал: 

После Ханко – Кронштадт

В начале декабря 1941 г., оставив полуостров Ханко, пришли в Кронштадт. Как я после понял, - в этом была большая необходимость. 
Веселый, чистый довоенный городок был на себя не похож. Шла первая блокадная зима, не работал водопровод, канализация, отопление, не было света. От частых бомбежек и обстрелов вылетели стекла в окнах домов, повсюду властвовал голод. 
Остров Котлин, на котором стоит Кронштадт, расположен в 30-ти км на запад от Ленинграда: 7 км до южного берега, 20 км до северного берега. Окружен насыпными фортами с находящимися на них батареями разных калибров, что создавало его неприступность.
Южнее Кронштадта, на берегу находился город Ораниенбаум. Его противник не мог взять из-за сильного огня кронштадтских батарей, но ему удалось выйти к морю на участке протяженностью 15-20 км между Ленинградом и Ораниенбаумом. У врага оказались прибрежные города Урицк, Стрельня, Петергоф. 
Севернее Кронштадта берег захватывали фины. Море покрылось льдом, по которому могли пройти даже легкие танки, создалась угроза быть отрезанным от Ленинграда. 
Корабли, имеющие свой ход (не поврежденные), ушли в Ленинград, оставив фарватер в торосах, спаянных из глыб льда. Часть моряков сняли с ушедших кораблей, и на базе отряда, пришедшего с Ханко, был создан батальон морской пехоты, расквартированный в Кронштадте. У нас не было опыта воевать в пехоте, но зато злости и ненависти к врагу за все виденное и пережитое было предостаточно. Мне довелось в этом батальоне служить во взводе разведки командиром отделения. Много было разных заданий - это и ночные поиски, разведка минных полей противника, наблюдение за противником с близкого расстояния в ночное время. 
Почти каждую ночь напролет, предоставленный всем морозам, ветрам и метелям, стоял батальон на льду. Первая военная зима была холодной. Многое забылось со временем, но одна из операций запомнилась хорошо.
Приказ, как всегда, был коротким: вклиниться в оборону противника, взять языка, выявить огневые точки противника. 
Отряд, численностью в 13 человек, вышел с угла военной гавани с наступлением темноты, потому что с бугристого берега Петергофа противник просматривал всю территорию. Шли 15 км, т.е. маршрутом наших дозоров до полузатонувшего и вмерзшего в лед корабля, который был, как бы, границей между кронштадтским и ленинградским дозорами. Далее повернули в сторону Петергофа, прошли фарватер, обошли минное поле противника. Лед был покрыт снегом сантиметров на 15-20. Когда надо было ползти, разделились: головным пошел командир отделения Зарецкий с тремя матросами. Я с тремя матросами - слева метров на 30-40. С правой стороны, на таком же расстоянии, командир отделения Шмелев с двумя матросами и немного сзади командир отделения Зимичев с одним разведчиком, как бы, связным. Зимичев был старшим. Подползая к берегу противника, я обратил внимание на его поведение. Обычно они, не стесняясь, простреливали местность из пулеметов, освещали осветительными ракетами, а тут - тишина, и где-то в глубине мигнули, как бы, карманным фонарем. О замеченном немедленно, через разведчика, доложил Зимичеву, который передал: "Несмотря ни на что, задание надо выполнить". Для себя уяснил, что внезапности не получится - будет бой, и далеко не равный.
Подползли к ограде, похожей на церковную, за поросшей акацией одноэтажное каменное здание (на топографической карте оно значится как музей, но это не тот красавец музей, который стоит на бугре, в окружении фонтанов, а внизу, прямо у берега и вдается немного в море). По обе стороны бетонные причалы для подхода кораблей, высотой около двух метров. Снегу здесь было больше, даже переходил в сугробы.
Зарецкий прошел к берегу вдоль ограды. Я вышел на его след, и вдруг удар - наподобие сильно хлопнувшей двери. Это был выстрел ракетницы. Над нами повисла осветительная ракета, стало светлее, чем пасмурным зимним днем. 
Пока висела ракета, немцы не стреляли, как бы, выбирая цель и уточняя сколько нас. То же делали и мы. В этом музее, видимо, у них никого не было, а то бы они нас расстреляли в упор, а может чего-то ждали. Как только ракета погасла, а другая не успела долететь до высоты - раздалось несколько пулеметно-автоматных очередей, как бы трусливых, одна из которых сразила Зарецкого. К сожалению, я не помню его имени и откуда он родом, помню только, что он был хороший, простой парень, и когда собирались в разведку, спросил его, почему он не берет маскировочный халат. Он сказал, что у него белый полушубок, под цвет снега, и что халат стесняет движения. Вот, видимо, немцы и приняли его за главного. А дальше начался ураганный огонь.
У меня ранило матроса в ногу, и он начал отползать. Дернулся другой - пуля попала в руку. Проползли мимо разведчики Зарецкого. Невозможно было ни стрелять, ни командовать, стоял сплошной ад, метель не от ветра, а от пуль. Остался у меня один разведчик, почему-то запомнилась его фамилия - Омельченко. И тут заметил, что оказался мишенью, - по мне бил пулемет, метров с 50-60-ти, пули трассирующие и ощущение такое, будто пролетают искры то с правой, то с левой стороны. Ночью особо не прицелишься. Упал, сдвинул снег автоматом, лежу не двигаясь - еще несколько очередей мимо, видимо, догадались, что я убит, по мне стрелять пока перестали. Огляделся, - разведчика моего нет. Достал гранату, бросил за ограду наугад, чтоб сбить взрывом немцев с толку. В несколько бросков отошел назад и за угол ограды так, чтобы у этого пулемета быть не в поле зрения. Потом еще назад, чтобы ракеты не перелетали меня, а не долетали. Здесь можно немного разобраться.
Вижу, в сумерках прыгает на одной ноге Зимичев, наш старший. В руке наган, вокруг снег подбрасывают пули, и к нему ползут два матроса, посланные Шмелевым, чтобы взять его. Шмелев в такую переделку не попал, он шел с правой стороны, перед ним причал, - на него не влезешь, но такую смелость, которую проявили эти матросы, не всегда увидишь и в кино.
Я дал очередь по пулемету, мешавшему им. Он, почему-то, на время замолк. Может, пули рядом застучали и озадачили немцев, но этого было достаточно, чтобы эти храбрецы подхватили его на руки и быстро потащили. Я вижу и радуюсь за них. Вижу, присоединился к ним Шмелев, подполз и я. Начинало светать. Быстро, по очереди: то мы со Шмелевым его, то эти два матроса (их фамилии Исаков и Антоничев, не забудутся мной никогда) стали оттаскивать Зимичева хотя бы от пулеметного огня. Оттащили на километр, дальше нельзя, полон сапог крови. Наган не сдает, три последних патрона приберег для себя, и получается, что рука занята, нога перебита. Разрезали сапог, пуля попала в чашечку ноги. Перевязали, бинтами привязали и сапог. За этим занятием рассвет наступил, а с ним и смертельная усталость, но надо отходить. Подняли раненного, не прошли и двадцати шагов, как впереди разорвались четыре снаряда. И так пять километров. Маскировочные халаты стали из белых черными и порванными от пуль и осколков снарядов.
Били большим калибром, потому что пробивало до воды. И вот радость - над головами, с ревом и свистом, пролетел 12-ти дюймовый снаряд с линкора "Марат", который из-за повреждений не мог уйти в Ленинград. Снаряд угодил в место нашей перестрелки, где, как муравьи, высыпали немцы поискать трофеи, и вот нашли. С этого момента их батареи по нам перестали стрелять. 
Чувствую, обессилили окончательно. Навстречу нам выслали две подводы, запряженные лошадьми, на чем и добрались до Кронштадта.
Раненных обработали медсестры и отправили в госпиталь. Увидел там Омельченко, он был не ранен, но трясся как в лихорадке. На второй день он попросился перевестись в пулеметную роту, где через неделю был убит осколком снаряда.
Первую часть приказа нам выполнить не удалось, зато вторую - с лихвой. Так и была озаглавлена заметка в газете "Краснознам. балт. флот" в начале марта 1942 г. "Разведка боем".
После этого еще раза два - три ходили в ночную разведку (поисковую) у берега противника. Лед на заливе стал слабнуть. В конце марта 1942 г. переведен на береговую батарею № 200 командиром отделения разведки.
Может, какие моменты со временем забылись, но фамилии подлинные и, возможно, кто-то остался жив. Впереди оставалось еще три года войны.