Я войну встретил дома за обедом. Главное было страшно, что они (немцы) так быстро продвигаются в глубь страны. Но мы надеялись, что наша армия всех сильней. Но, когда через месяц около тысячи немецких самолетов полетели на Москву, было страшно. Шли они над нами на большой высоте, и в небе творилось что-то невероятное, - прожектора и зенитки. Но несколько самолетов все-таки прорвались к Москве и сбросили бомбы. Появились разрушенные дома. Я часто ездил в Москву, на лошади мы на телегах возили продовольствие для инвалидного дома, а оттуда со складов продукты отправляли в лес для будущих партизанских отрядов. Машину оставили одну и та на древесном газе. Возили мы,( молодые, а с нами один старший), и снаряды к артиллерийским позициям наших войск, это км за 40 от Нары.
У нас в Инвалидном развернули госпиталь, часть инвалидов куда-то убрали, а в эти корпуса помещали раненых.
А в ноябре месяце 8-го нам принесли повестки, явиться в Кунцевский райвоенкомат Москвы, потому что Нара была наполовину занята немцами. И мы – я, Белов Николай, Петька Соколов, Колька Исаев, и Витька Митрофанов в два часа ночи ушли из дома на станцию Рассудово, ибо до Бекасово поезда уже не доходили. Провожала меня мама и при прощании не заплакала. Ох, как же было тяжело мне, а ей наверное раз в сто тяжелее.
Утром мы прибыли в военкомат. Из нас быстро сформировали отряд, ночь мы провели в метро, а утром пешком прошли по направлению на Владимир. Выдали нам сухой паек - концентраты каши пшенной и еще какой - то, и сколько - то консервов, хлеба. Шли мы дня четыре, ночевали в деревнях, которые попадались на пути, там и варили кашу или суп. Наконец, в какой-то деревне недалеко от Мурома нас поместили в бывшую церковь. Там были построены нары, мы там даже и не ночевали, пришел лейтенант и всех, у кого 7 классов, направили в 31 запасной полк в полковую школу.
Школа помещалась в деревне, я уже не помню названия, разместили по домам, нас- меня, Белова, Соколова и Митрофанова поместили в одном доме. И стали мы изучать 76 мм пушку. Командир нашей роты был лейтенант, комиссар - капитан. Чем-то я ему приглянулся, не знаю, только мы с ним поговорили, и он назначил меня помполитом, провел приказом и мне сразу нацепили 4 треугольника, что соответствовало званию старшины. Моя задача, кроме учебы, была читать сводки информбюро и газет, которыми меня снабжал комиссар. Через полтора месяца всю школу вдруг направили в маршевые роты и на фронт.
Белова, Соколова и Митрофанова направили на фронт под Апрелевку, это в 40 км от нашего дома. А меня оставили в школе, но я подал рапорт , чтобы и меня направили на фронт, мне сначала отказали, но через неделю комиссара сменили, и новый политрук против не был. Кстати, ребят направили на фронт в качестве ротных минометчиков, хоть изучали они пушку 76 калибра.
Так вот через неделю, нас пять человек направили в 4-й гвардейский корпус в 40-й артполк.
Встретил нас нач. штаба полка, больше пока никого и ничего не было. Меня назначили старшиной батареи, выбрали в комитет комсомола полка. Через день поехал я на станцию получать людей для минометной батареи. Прибыли почти все чуваши, уже далеко не призывного возраста. Потом получили матчасть 120 мм минометы..
Приехали командиры полка арт. дивизионов и батарей, командиры взвода и сержанты из нашей же школы, которые стали командирами расчетов, наводчиками, прибыл кадровый старшина, и я стал пом. ком. взвода разведки, куда входила связь и наблюдатели. Выдали нам на батарею 10 штук винтовок СВТ. Прияли присягу, и в феврале направили на Волховский фронт. В Волхове обмундировали во все новое и со станции Волхов пошли к фронту, ночевали в снегу, делали шалаши , разводили костер и спали. Деревень не видели, все было сожжено и разрушено, одни указатели, что такая - то деревня была здесь.
Сколько суток можно не спать, все время дремлешь. Даже с лошади падал, а между тем, это было боевое охранение. Морозы отошли, пошла оттепель, снег начал таять, стало еще хуже, все мокрое. Первые выстрелы мы сделали под Тихвином, и сразу же нашу батарею засекли, и в результате погиб сержант Федоров, и убили лошадь. Потом пошли к ст. Любань, а уже все развезло, минометы на огневую несли на руках, стали строить для себя дорогу, рубили валежник и устилали болото, по этим мосткам и ехали.
Много мы поколесили, но особенно запомнилась роща Клин и Синявинские высоты. Роща Клин, так ее прозвали, она как бы острием треугольника упиралась в железную дорогу, и с трех сторон ее обстреливали и из тяжелых орудий, и из минометов, а самолеты с 8 утра и дотемна не слезали с неба и, главное, штук 20 пикирующие бомбардировщики, - бомбили как бы по участкам, одни улетают, другие уже заходят. Ходили так, где отбомбили - туда иди, они уже следующую полосу бомбят. Попадешь под обстрел или бомбежку, плюхнешься в воду и лежишь, а сушиться негде, видно, ( днем -дым, ночью - огонь), а «рама» (разведчик) летает, и если заметит, утром жди сабантуй.
Наша огневая позиция минометов находилась в трех, четырех километрах от передовой. Это расстояние я преодолевал довольно часто, но больше я находился на передовой вместе с комбатом. Вот там мне пришлось впервые увидеть немца рядом, и участвовать в рукопашной атаке. Утром немцы под прикрытием двух танков пошли в атаку, но наш один танк, находившийся в засаде, замаскированный, и доп.76 мм орудия, выдвинутые вперед, прямой наводкой в упор подбили эти два танка, а пехота оказалась прямо перед нашим передовым краем, и им ничего не оставалось, как вступить в рукопашную, ибо, если отступать, значит подвергнуться уничтожению. И вот, рукопашный бой. До этого я не видел немцев так близко. И началось что-то дикое, штыки, ножи, приклады, все пошло в ход, стрелять можно было только в упор и наверняка, ибо можно попасть в своих, потому что все смешалось. Мы тоже оказались в этой каше, сначала я стрелял из автомата, потом из пистолета, и вот здесь я прозевал немца сбоку, который двинулся на меня со штыком, и плохо пришлось бы мне, я уже ничего не смог сделать. И вдруг, немец начинает на меня падать, и штыком задел руку чуть выше локтя, я повернулся и увидел девушку санинструктора, которая, убив из пистолета немца, спасла мне жизнь, но сама тут же упала, еще один немец выстрелил в нее. Она упала, я это видел, но упал и тот немец, стрелявший в нее, кто - то застрелил и его.
Конечно, все экстремальные события фронтовой жизни описать невозможно, а они были каждый день почти. Был случай, когда около меня метрах в шести упал снаряд из тяжелого орудия, но не взорвался, и хотя я упал, но если бы был взрыв, меня бы это не спасло, такие снаряды делают воронки в поперечнике до 10 метров.
А под Киришами мы стояли в обороне довольно продолжительное время, и однажды утром в траншее мы с приятелем умывались. Я слил ему, он умылся и полил мне, я взял полотенце и, вытираясь, зашел за выступ траншеи, и вдруг сзади взрыв. Когда я вернулся на то место, где мы умывались, от приятеля остались куски тела, прямое попадание мины. Не отойди, я бы тоже разделил его участь.
Это сейчас я вспоминаю все эти эпизоды, и меня берет сомнение, да со мной ли все это происходило! Но самое тяжелое было, когда нас перебросили на Синявинские высоты, мы попали туда по единственной дороге, а по сторонам болото. Там на высотах было жарко по-настоящему, обстрелы велись постоянно. Чтобы набрать воды из ручья, на эти триста метров понадобилось около часа, и было настоящим везением, если вернешься живой и невредимый. Не помню точно, сколько мы там были, но однажды немцы высадили десант и перерезали дорогу, и вот ночью мы стали выходить из этого мешка по болоту, а с дороги стреляли немцы, человек, получивший ранение и не сумевший идти, оставался там навсегда.
Вышли мы из мешка, немного побыли во втором эшелоне, и где-то в конце сентября погрузились в эшелоны и поехали в Саратовскую область, где-то в деревне в 15 км от города Балашова расположились на отдых и получили пополнение, и в людях и в технике. Жили по квартирам, вернее по домам. Однажды даже ходили в город Балашов, там был организован смотр художественной самодеятельности армейских коллективов, я там выступал даже с сочиненной мной пародией на мотив «По военной дороге», ее даже поместили в гарнизонной газете, к сожалению, слов не помню.
В октябре снова в поход. Подошли к Дону в районе излучины около Среднего Мамона, откуда мы и начали наступать. Но, нужно было перейти Дон, и закрепиться на правом берегу, а правый берег Дона, особенно в этом районе, был высоким, крутым и обрывистым. Причем, кроме всех проволочных ограждений, немцы полили водой склоны берега, однако ночью один батальон все-таки преодолел эту преграду и сумел закрепиться, к нему подошли другие части полка, и утром намечалось наступление.
Я получил приказ прибыть на КП полка для связи с батареей. Вместе со связистом мы вышли часа в 4 утра с батареи, и на берегу застали старшину пехотной роты, которого вызывали на передовую для замены убитого ком. роты, с ним было еще человек 5 солдат, посреди землянки стояли две канистра с водкой. Они сидели все и выпивали, пригласили и меня. Потом старшина налил мне полную фляжку водки, одну канистру взяли с собой.
Уже почти рассвело, а бежать нужно было 500 м до того берега по льду, и мы побежали, и немцы нас заметили, и открыли огонь откуда-то с фланга. На льду было много трупов наших солдат, которые атаковали ночью, и мы перебежками от трупа к трупу , прячась за ними от пуль, добежали до берега, полезли наверх, (берег был высокий). Я не знаю все ли мы добежали, оглядываться было некогда. Прежде чем попасть на плацдарм, я несколько раз скатывался вниз по льду, и опять все сначала, наконец. добрался, и как раз в это время началась наша артподготовка. Немцы тоже стали стрелять по берегу, и пришлось и мне закопаться в снег и ждать, потому что пехотный командир уже не разрешал встать, а я оказался в расположении его взвода. И так я пролежал два часа в снегу, потом пошли в атаку. Вместе с пехотой пошел в атаку и я, ибо не пойти было нельзя, лейтенант бегает и всех гонит, не пойдешь, пристрелит.
До немецких окопов было метров 300-400, а снегу выше колена, а немцы стреляют. Но нашелся один храбрец, с огнеметом ворвался в окопы, ну, а тут уже, считай, дело сделано.
Еще хорошо, что в обороне были итальянцы, а немцы их «подпирали» сзади. Здесь со мной вышел довольно курьезный случай, я добежал до окопов, наткнулся на землянку, вошел туда, бой уже кончился, итальянцы сдавались пачками в плен. В блиндаже было уютно и тепло, посередине стоял стол, а на нем бутылка рома, едва початая, открыты консервы мясные и рыбные, время было уже часа два дня, я проголодался, уселся за стол и только хотел приступить к трапезе, поднял глаза на дверь, а в углу на стуле сидит итальянец.
Вот когда я испугался, но потом выяснилось, что он был уже убит, а какой – то шутник Иван, взял да посадил его на чурбак, чтобы он видимо охранял еду. Есть я уже не стал, нашел две банки целых консервов, прихватил бутылку и пошел в штаб полка. Там уже готовы были идти дальше, к вечеру подъехала и наша батарея, и началось весеннее наступление 1943 года, оно шло довольно успешно не без боев, конечно, но победы нам давались довольно легко. Были и такие орешки, как аэродром «Бык», (около села Быково), где мы потеряли много техники. Горели наши танки от зениток, установленных на прямую наводку, да и людей пехота потеряла много. У нас в дивизионе потери тоже были, но не очень ощутимые, гораздо сложнее было с боеприпасами, мы оторвались от тылов, и они не успевали поставлять нам минные снаряды.
Изюм, Калач, Барвенково, Лозовая, Новомосковск, (под Днепропетровском), таков примерно наш маршрут.
И вот я заболел, крупозное воспаление легких и воспаление почек, я весь опух до такой степени, что едва мог держать ложку. Хотели отправить в госпиталь, но как-то было не до этого, да и я не стремился потерять свою часть. И так я приехал в Барвенково совершенно больной, остановились в каком- то большом доме, весь взвод управления, но меня забрала к себе женщина, она жила через стенку в этом доме, работала она медсестрой и при немцах. Привела ко мне врача-старикашку, он меня осмотрел и дал какие-то лекарства, двое суток мы были в Барвенково , а оттуда я уехал, уже довольно быстро поправляясь. Огромное спасибо той женщине, к сожалению ни ее фамилии, ни улицы я не помню. Ей было лет 45, она меня сама вымыла, дала белье своего мужа, и все это время не отходила от меня. Помню, что звали ее Наталья.
(к сожалению дальше папа написать не успел).