Николай Ерастов

Александр Ерастов, специальный корреспондент

Война для меня - это боль у отца в груди. У него был осколок в легком.

И хотя папа говорил, что ранение его не беспокоит, что врачи "специально" оставили этот кусочек разорвавшегося снаряда - все равно, мол, невозможно вынуть, мы в семье чувствовали: так просто носить в себе след Великой Отечественной нельзя. И я, мальчишка, представлял себе войну не тогда, когда играл в солдатиков, которых у меня было огромное множество. И не тогда, когда смотрел по телевизору фильмы "про фашистов". А когда отец хватался за бок. Я даже неосознанно гордился папиным осколком, словно самой высокой наградой.

Мой отец, Николай Семенович Ерастов, родился в 1922 году, а значит, ушел на фронт в неполные девятнадцать лет. Его мобилизовали из села Маис Пензенской области, где он родился и жил. Колю, как и двух его братьев и двух сестер, воспитывала мама - моя бабушка - одна: ее мужа раскулачили, сослали в Сибирь и лишь потом реабилитировали. Призвали в Красную армию и папиных братьев, старшего и младшего. Все трое, скажу, забегая вперед, вернулись с войны. Но все - с ранениями.

В военном билете Николая Ерастова было записано: "Младший лейтенант. Северо-Западное направление. 211-й минометный батальон". Служил он недолго, в одном из боев под Старой Руссой его ранило. Потом госпиталь, лечение. Я, когда учился в младших классах, почему-то всегда интересовался: "Пап, а немцев ты видел?" Отец вместо этого рассказывал нам, сыновьям, мне и старшему, Сергею, о том, как его с другими ранеными везли на машине в медсанчасть. Наверное, это было минное поле: шоферу, как показалось тогда папе, приходилось по интуиции объезжать опасные места. А тут еще в небе вражеские самолеты! Началась бомбежка...

Когда я в 1974 году, будучи юнкором "Пионерской правды", съездил в свою первую "служебную командировку", в Брянск, чтобы написать о памятнике погибшим водителям, который стоит вблизи города на Осиповой горке, отец разволновался. Сочинил несколько поэтических строчек: "И вечен памятник шоферам, как вечен подвигу салют..." Папа любил поэзию, сам писал стихи, правда, не публиковал их. Он, кстати, окончил филологический факультет МГУ им. Ломоносова. Сразу после войны он приехал из деревни в Москву поступать в университет, причем на крыше поезда, без билета. По окончании МГУ работал директором школы, старшим преподавателем русского языка и литературы в институте.

Папа знал наизусть многих поэтов, в первую очередь Пушкина и Есенина. Когда мы в школе проходили Великую Отечественную, заставлял меня вслух читать "Василия Теркина" Твардовского. А потом мы читали и "Теркина на том свете" - произведение, которое было под негласным запретом. Отец восторгался песней на стихотворение Евтушенко "Хотят ли русские войны?", говорил, что только за эту строчку его уже можно считать великим поэтом. Папа с огромным уважением относился к маршалу Жукову. Благодаря отцу я, как мне кажется, с молодых лет стал - пусть и понемножку - узнавать правду о войне, о том, кто такой был Сталин.

Почти в 45 лет папа начал самостоятельно изучать немецкий язык. Он повторял фразу, принадлежавшую одному из известных людей: "Я перестал ненавидеть немцев: у них есть Гете и Томас Манн". Он стал учить наизусть немецкую прозу и поэзию.

Отец ушел из жизни в мае 1985 года, вскоре после того, как ему вручили орден Отечественной войны I степени.