Внештатный госпиталь в школе № 7 г. Курска.

21/II-43. Андреев (начальник 1-го отдела санотдела) передал мне приказ начсанарма об организации госпиталя на улице Дзержинского в бывшей школе №7. Во второй половине дня, захватив свой вещевой мешок, я направился в школу. Здание цело, но окна перебиты, канализация и отопление не работают. Во время осмотра помещения ко мне подошли несколько местных жителей и предложили свои услуги для подготовки здания к приему раненых и, между прочим, сообщили, что у немцев здесь был госпиталь, да это и так было видно.
На втором этаже школы я подобрал небольшую комнатку, в которой обосновался и приступил к делу. Прежде всего я у окруживших меня местных жителей попросил, чтобы мне подыскали мастеров по ремонту здания, и подыскали сестер и санитарок для будущей работы, т. к. по заданию я должен был опираться на гражданских специалистов: военврачи были перегружены в различных ППГ. Вскоре ко мне начали приходить плотники и другие нужные специалисты, у которых я спросил, сколько времени нужно для восстановления здания. «Дней 5-6» - последовал ответ. Я переписал фамилии, возраст, место жительства мастеров и сказал: «Так не пойдет. Начнем с 4-го этажа, который должен быть подготовлен к приему раненых за завтрашний день, затем перейдем на 3-й и т. д. Время не терпит». На вопрос о стеклах и другом материале, я предложил им самим позаботиться. Мужчины – кстати, призывного возраста, - помялись, а женщины сказали, что достать все необходимое можно. «Ну вот и хорошо. Начинайте немедленно - (была уже ночь) – с 4-го этажа». Рабочие ушли и в кабинет одна за другой стали входить женщины и подростки и предлагать свою помощь. Я их также переписал, но обязательно спрашивал, что они делали у немцев. Одна 17-тилетняя девушка сказала, что плясала у немцев в казино. «Плясали в казино перед немецкими офицерами, а здесь будете плясать перед русскими солдатами, пролившими кровь за свою Родину». По своему опыту, да это общеизвестно, что песни, пляски, иногда вино нужны на фронте, как освежающий воздух. «Я комсомолка – сказала другая девушка лет 15-16, пришедшая с патефоном и пластинками – буду заводить для раненых». Тоже хорошо, тем более, что предполагалось создать госпиталь для легкораненых. Пришла одна расфуфыренная молодая женщина, но предупредила, что она турецкая подданная. «Не надо, - говорю, - обойдемся советскими подданными». У меня записалось человек 20.
Часть женщин приступила к очистке и уборке здания, другая получила задание с утра начать сбор у населения простынь, подушек, одеял и других вещей, необходимых госпиталю. Мне передали, что население все это растащило с немецких складов и госпиталей после изгнания последних........
22/II-43. Весь день кипела работа и поздно вечером 4-й этаж был готов к приему раненых, а на 1-м этаже была оборудована, вернее, восстановлена душевая установка. Подобрав из гражданских лиц санитарок, сестер и необходимых канцелярских работников я доложил Лейбовичу (начсанарм), что есть место (один этаж) для приема раненых. Мы договорились, что до организации пищеблока обеды, ужины и завтраки для раненых будут привозить из работающих ППГ. В мое распоряжение он передал санитарную машину........
23/II-43. В самый разгар работы (готов только 4-й этаж) начали поступать раненые. Кстати, врачей хирургов у меня не было. Среди гражданских нашелся только один санитарный врач. За первый день поступило 385 раненых. В качестве хирурга работал военврач из 322 СД. Поступления раненых по дням: 385, 1044, 1156. Одновременно шла работа по подготовке 3 и 2-го этажей и подсобных помещений........
24/II-43. Раненые поступают днем и ночью. Налажен свой пищеблок. Нашелся опытный повар, работавший в мирное время в одном из московских ресторанов. Продукты получаем из трофейных складов........
25/II-43. Каждый день полон работы. В госпитале 1044 легко раненых. Одни выписываются, другие поступают. Коллектив работает слаженно, напряженно и самоотверженно........
26/II-43. Во время обеда ко мне зашел раненый лейтенант: «Товарищ начальник, посмотрите, какой суп нам подали». Поднимаюсь с ним в офицерскую палату на 4-й этаж. Суп стоит в ведре нетронутым. Посылаю за поваром. «Вы готовили?». – «Да» - «Налейте порцию в миску». Налил. «Ешьте» – говорю. Кругом тишина. Раненые внимательно наблюдают за поваром, который проглотил одну ложку, слегка поморщился и положил ложку в миску и смотрит на меня. «Ешьте, ешьте» - подбадриваю я его. Ничего не поделаешь, пришлось проглотить содержимое второй и еще одной ложки. Между тем смех отдельных раненых переходит в общий громкий хохот. Повар забирает ведро с супом и уходит. «Как, товарищи, начнем со второго или подождем первого?». Конфликт исчерпан, но беседа о нуждах раненых продолжается. Теперь вкусовые качества обеда проверяются поваром и санитарным врачом........
26/II-43. Спустившись в отделение, где регистрируют раненых, я обратил внимание на то, что оно полно раненых. «Отправлять некуда, все палаты переполнены» – жалуется регистраторша.
Я спросил у раненых из какой они части и из какого района боевых действий они прибыли. Оказалось, что их перебросили из госпиталя, расположенного в Курске. Я тут же отправился в указанный госпиталь. Зашел – и, как говорится, не поверил своим глазам: свободно, светло, уютно – на редкость порядок, а главное, много свободных мест. Направляюсь к начгоспиталя и спрашиваю: «Почему направляете ко мне раненых? Вам известно, что ко мне направляют только с переднего края и только легко раненых. У меня все переполнено. Согласно приказу начсанарма ко мне должны поступать раненые только из ПМП или МСБ, а вы, располагая свободным помещением и военными врачами, наводите у себя блеск, не считаясь с истинным положением вещей в других госпиталях. Больше от себя не посылайте, а поступивших от вас – верну». Так и сделал. Скопившихся в регистратуре раненых я перевез к нему обратно. На войне не только смерть, но и жизнь. Начальник госпиталя хотел блеснуть своим организаторским талантом и образцовым обслуживанием раненых и для этого не брезговал грязными махинациями. Начальником госпиталя он был назначен временно, а основная его работа – замначальника ПЭПа (полкового эвакопункта). Я был настолько поражен его поступком, что мне хотелось заехать ему по физиономии. В мирное время я, может быть, так бы и поступил. Здесь же я ограничился тем, что приказал часовому не пускать в госпиталь этого представителя ПЭП........
27/II-43. В Курск приехал Б.И.Предтеченский (фронтовой токсиколог). Приют он нашел у меня в госпитале, и не только приют, а и все то, чем располагает госпиталь, пользующийся трофейными продуктами питания, среди которых попадаются вина с марками всего мира. У меня он прожил несколько дней. Предтеченский внимательно присматривался к работе госпиталя, беседовал с офицерами и солдатами, очень интересовался оснащением немецкой армии и многими другими вопросами, связанными с проходившими боевыми операциями. Меня он не упрекал за то, что часто занимаюсь «не своими прямыми обязанностями», но перед отъездом указал на это Лейбовичу........
28/II-43. Начсанарм поставил в известность Военный совет армии, что на базе школы №7 создан внештатный госпиталь. В тот же день из политотдела армии мне прислали заместителя по политической части........
1/III-43. На совещании в штабе тыла 60 армии. Слушал выступление члена военного совета армии полковника В.И.Родионова, начальника штаба тыла армии генерал-майора Суркова и других начальников. В связи с тем, что многие ППГ госпитальной базы застряли в пути, а поток раненых продолжает нарастать, профиль госпиталя в школе №7 меняется: в него будут направляться и тяжело раненые. Для усиления его состава мне пришлют двух военных врачей, один из них – армхирург В. А. Жмур........
2/III-43. Днем госпиталь посетил начсанарм Лейбович, Предтеченский, а вечером - начальник политотдела армии майор Комин........
3/III-43. Я уже упоминал о том, что в этом районе немцы распространяли сыпной тиф, поэтому борьба с вшивостью имела большое значение для войск, участвовавших в боевых операциях, и для гражданского населения. До сих пор одежду раненых я направлял для дезинфекции в специальные армейские установки. Посетивший меня начальник СЭО В. А. Краминский предложил свои услуги по устройству дезкамеры в небольшом помещении, находившемся во дворе школы. На это здание я давно обратил внимание. Обследуя его я обратил внимание на глазок в дверях герметически устроенной в здании камеры, на трубы, которые проходят вдоль пола камеры, и, что самое главное, на коробки с «циклоном Б», который, как мне было известно, содержит синильную кислоту. Здесь у немцев, по-видимому, была дезкамера – предположил Краминский. - «Давайте ее восстановим». Дело закипело........
4/III-43. Краминский предложил мне принять оборудованную им в этом помещении дезкамеру. За обедом я Краминскому сказал: «В мирное время я был научным работником и опыт с дезкамерой могу считать законченным только после того, как ты мне продезинфицируешь хотя бы одну партию одежды» – «Ладно». Он согласился и каждый из нас занялся своим делом. Я занялся текущей работой в госпитале, а Краминский со своими помощниками – дезинфекцией белья и одежды поступивших раненых.
Выйдя через час во двор госпиталя я увидел Краминского в противогазе, вбегающего в дезкамеру и выбегающего обратно с охапкой горящего обмундирования. Сгорело 33 комплекта. Мои опасения подтвердились: камера служила немцам не для дезинфекции одежды, а для других целей, но об этом после.
Вечером меня Жмур пригласил в операционную и показал раненого с распухшей ногой – «Газовая гангрена, надо срочно ампутировать ногу». По существующему положению ампутация конечности могла быть произведена только с разрешения начгоспиталя. Во время операции я спросил у Жмура: «А что известно по биохимии газовой гангрены?» Он ответил словами, которые ясно указывали, что этим вопросом мало занимались. «Ладно, - говорю, - останусь жив – займусь биохимией анаэробной инфекции». (В 1953 г. я защитил докторскую диссертацию на тему «Обмен веществ при анаэробной инфекции, вызванной Bac. Perfringens» типа А). К сожалению, ампутация была сделана поздно, инфекция пошла выше и через день больной погиб. Это была первая смерть в госпитале........
5/III-43. Всю ночь возили одежду для дезинфекции, но дезинфекция оказалась неполной: на белье были обнаружены живые вши. Пришлось повторить. Вечером зашел капитан Здорненко из особого отдела и проверил работающее в госпитале гражданское население........
8/III-43. Провели собрание с коллективом госпиталя, посвященное международному женскому дню. Доклад сделал замполит. Я зачитал приказ, в котором выражал благодарность Старковой (медсестра 1-го этажа), Белокриницкой (сестра-хозяйка), Монастырской (старшая сестра 2-го этажа), Грюнберг (сестра-хозяйка 2-го этажа), Олейниковой и Потемкиной (3-й этаж), Лобинцевой и Волявской (4-й этаж), Труфановой, Лукиной О. Н., Радиной, Лосевой, Колмаковой, Быковой, Григоренко ведавшими различными службами в госпитале. До сих пор у меня сохранилось к ним чувство глубокой благодарности........
10/III-43. Состоялся концерт местных артистов. Раненые были очень довольны. Конечно, это было не единственное культурное мероприятие, проведенное в госпитале. Патефон по очереди заводили на каждом этаже, кроме того девушки-культурницы пели и плясали перед ранеными........
14/III-43. В 15.30 фашистские самолеты бомбили аэродром около Курска. Ночью была сброшена бомба в 200 метрах от госпиталя. Вражеская авиация начала проявлять активность в нашем районе........
15/III-43. В Курск прибыл ППГ 4341, начальнику которого – Мейфу – я передал госпиталь. Расставался с госпиталем с болью в душе, несмотря на то, что с 22/II по 15/III ни днем, ни ночью не знал покоя, спал в своем рабочем кабинете не более 2-3 часов в сутки. Получил большое удовлетворение от практической пользы, которую принес воинам 60-й армии. Всего в госпитале лечились 1156 раненых. Сдавая госпиталь, собрал наиболее активных помощников и горячо поблагодарил за проделанную работу. Расстались очень тепло. Передача хозяйства была непродолжительной, т. к. все оборудование было собрано гражданским персоналом и за мной не числилось. Эвакуировали первую сотню раненых. С 21/II по 15/III проводил напряженную работу, которая не прекращалась ни днем, ни ночью. Расставаться с госпиталем не хотелось в такое время. Осталось 2-3 дня для того, чтобы привести его в надлежащий вид. После передачи – все кажется далеким.

29/I-45. Вместе с Краминским выехал в Жанув. Живем в квартире, где до нас жили немцы. Среди вещей домашнего обихода встречаются вещи с пометками на еврейском языке..........
30/I-45. Выехал с Троицким, Любинской и др. в Освенцим. [Отец рассказывал, что к нему пришли солдаты, освобождавшие Освенцим, и сказали: «Доктор, такого мы еще не видели. Вам обязательно надо туда поехать. Это что-то страшное.»]
По дороге встречаются жители, везущие на саночках домашний скарб, направляющиеся в Краков. Встречаются группы с тележками, загруженными чемоданами. На каждой тележке развевается флаг той нации, к которой принадлежат обладатели транспорта. Флаги различных национальностей. На спинах людей опознавательные знаки в виде щита Давида, креста, и др. Лица пастозные (бледные и отечные), измученные и даже страшные. Это бывшие заключенные, которые спешат покинуть лагерь, спешат на свою родину. Подъезжаем к воротам лагеря, на них надпись на немецком языке «ARBEIT MACHT FREI» («труд делает свободным»). В самом лагере есть еще много узников, которым, очевидно, пока что некуда податься. В отдельных бараках - склады с вещами, аккуратно разложенными по чемоданам. В каждом чемодане одинаковые предметы: пудра, губная помада, расчески, фонарики, ножницы, игрушки детские и т. д. Есть склады с огромным количеством предметов личного обихода – простыни, одеяла, полотенца, платки, тысячи пар обуви различных размеров – от детских туфелек до больших размеров взрослых женщин и мужчин. В одном бараке гора покрывал, надеваемых евреями во время молитвы (талисим), в другом – тюки с запакованными человеческими волосами, с адресами на них, указывающими место назначения «груза».
Один барак служил домом терпимости. В дверях маленьких комнат глазки, в комнатах по 1 кровати и одному столу. Девушек заключенные презрительно называли «пфенингами», т. к. существовало мнение, что многие шли туда добровольно. Возможно, что некоторые думали спасти себе жизнь таким образом. В действительности несчастных женщин после определенного срока использования отправляли в газовые камеры. На смену им присылали других. Бывать у них могли только немцы (в том числе и заключенные).
В одном из складов натолкнулись на груды мыла, к которому никто из освобожденных не притрагивался: это мыло, приготовленное нацистами из человеческого жира. В «жилых» бараках лежат, иногда стоят истощенные, измученные, издерганные люди – французы, венгры, голландцы, югославы, поляки и евреи всех стран Европы. Подавляющее большинство оставшихся в лагере – евреи, но есть и русские и среди них детишки. В Биркенау (внутренний лагерь в Освенциме в основном для евреев, своего рода гетто внутри лагеря уничтожения) я увидел сотни трупов людей, погибших от истощения, кожа и кости, поразительно, как они дожили до такого состояния. Трупы фашисты не успели сжечь. Специальные крематории, около которых валяются еще «орудия труда» – железные тачки, большие и малые щипцы для сбрасывания трупов в печи, для выдергивания золотых зубов и т. д. В углу одного из бараков я обнаружил деревянный ящик с «деньгами» из прессованного картона, окрашенные в серебристый цвет. Были монеты разного достоинства. Знаки были выпущены в Zitzmannstadt в 1943 г. [Мне удалось узнать, что эти монеты принадлежали евреям, этапированным в Освенцим из Лодзинского гетто.]
Наконец, склад с пустыми и заполненными банками «циклона Б», с которым столкнулся еще в конце февраля 1943 г. в немецком госпитале, созданном фашистами на базе школы № 7 в г. Курске. На мой доклад (21/IV-43) по поводу того, что судя по устройству «дезкамеры» во дворе госпиталя, «циклон Б» применялся не для дезинфекции, а для уничтожения людей, тогда не обратили должного внимания, уж очень такое варварство казалось маловероятным.
Поздно вечером со страшной головной болью, подавленный и удрученный всем виденным, вернулся в санотдел и пошел к начсанарму. Успенский выслушал молча мое сообщение и, когда я сказал ему о том, что в Освенцим надо направить терапевтические госпитали нашей армии, начсанарм опустил голову, как он это обычно делал, и сказал «Мы здесь для того, чтобы воевать. Пусть поляки сами займутся лечением больных в лагере». «Товарищ начальник – возразил я ему – если мы не пошлем свои госпиталя – нам будет стыдно. То, что я там видел, заинтересует весь мир. В лагере столько несчастных, нуждающихся в немедленной медицинской помощи, что нельзя терять времени. Воспользуемся перерывом в боевых операциях и направим ТППГ (терапевтический полевой подвижный госпиталь) в лагерь». «Да» – сказал начальник не поднимая головы, помолчал немного, поднял голову, посмотрел на меня и спросил: «Кого ж послать?». И назавтра в Освенцим уже следовали 2 терапевтических госпиталя Мелая и Вейткова. Это были первые медицинские подразделения, начавшие оказывать помощь бывшим заключенным. В послевоенной литературе об Освенциме я нашел такую фразу бывший заключенных «Советские врачи и медсестры осмотрели всех больных, стараясь спасти каждую жизнь»........
1/II-45. Мой рассказ в санотделе считали маловероятным, поэтому я предложил Колегаеву и Троицкому поехать со мной в лагерь смерти. Днем повез Колегаева и Троицкого в Освенцим. Там каждый начал свое обследование. После окончания 2-й мировой войны об Освенциме появился ряд книг, где более или менее подробно изложены ужасы, перед которыми бледнеют все изуверства, известные человечеству за многие тысячелетия его исторического существования. Но все же я не могу умолчать о некоторых подробностях, ставших мне известными из рассказов узников, с которыми мне пришлось беседовать.
Меня окружают несколько бывших заключенных и один из них – Гордон, еврей, врач из Белоруссии, находившийся в лагере несколько лет, говорит: «Я сюда был доставлен с отцом, матерью, сестрой, женой и ребенком. При сортировке прибывших меня направили на работы, а моих близких на сжигание. Они все были сожжены, но до сих пор меня мучает одна мысль – как погибла моя дочурка. Дело в том, что в составе зондеркоманды был один садист, который бросал детей живыми в раскаленную печь. Меня все время мучает мысль, не оказалась ли моя девочка среди сожженных заживо».
Во время восстания зондеркоманды 7 октября 1944 года этот капо сам был брошен восставшими живым в печь крематория. В лагере Гордон исполнял различные обязанности, в частности, обязанности санитара во время манипуляции, носившей название «шприц». В комнату, имевшую два входа, через один вводили заключенного, сажали на стул и к нему подходил врач-фашист со шприцем в руках. В шприце находилась 10% карболовая кислота {фенол}, которая вводилась непосредственно в сердце несчастному заключенному. Во время укола санитар – в данном случае рассказчик – стоял сзади «обследуемого» и когда он погибал, хватал его за шиворот и пояс и выбрасывал в соседнюю комнату, из которой трупы направлялись в крематорий. На освободившееся место садилась другая жертва и т. д. «Один раз я – продолжал рассказ Гордон – с удовольствием исполнял обязанности по извлечению трупов, это когда пролетевший американский самолет сбросил одну единственную бомбу, угодившую в убежище с эсэсовцами и убившую 33 из них». Когда началась ликвидация лагеря, он должен был сжигать различную документацию и он с другими заключенными прятал по возможности списки сожженных людей, ибо и здесь немцы не изменяли своей аккуратности и записывали фамилии всех как сжигаемых, так и оставляемых временно в живых. О том, что делается в лагере, велась ежедневная запись. В лагере существовала группа людей, возглавляемая одним из раввинов, которые после трудового дня поднимались на чердак и подробно описывали события дня, количество уничтоженных, примененные пытки и другие издевательства над заключенными. Все записи помещали в бутылку, которую хорошо закупоривали и передавали одному из зондеркоманды, который зарывал ее в пепел сожженных людей. Снимок одной из таких бутылок, найденной комиссией по обследованию зверств в Освенциме мне впоследствии показал патологоанатом нашей армии военврач Чурсанов. На вопрос о последнем дне лагеря врач рассказал, что 25 января около 2 часов дня на площадь выгнали всех оставшихся в лагере узников. Их окружили 4 десятка эсэсовцев с овчарками. Против колонны были установлены пулеметы и все решили, что наступил конец. «Я выбрал эсэсовца и решил кинуться на него, когда начнется расстрел, но вдруг к колонне подъехал на мотоцикле эсэсовец и что-то шепнул своим собратьям. Командир выкрикнул, чтобы все вернулись в бараки, и, не дожидаясь исполнения приказа, убийцы мгновенно исчезли. Оказалось, что последний эшелон СС уходил на 1 или 2 часа раньше предполагавшегося времени. Советские войска продвигались быстрее, чем немцы предполагали. Заключенные остались без своих кровопийц, а 27 января около 3 часов дня в лагере появились освободители - солдаты генерал-майора В. Петренко, командира одной из дивизий 60-й армии. По некоторым данным части генерала Петренко освободили около 6 тысяч заключенных, однако в книге Ота Крауса и Эриха Кулка приводится цифра 2189 человек, среди которых 200 детей в возрасте от 6 до 14 лет.
Запомнился мне также рассказ о том, как немцы затравили какого-то румынского атлета-боксера, еврея, овчарками, накинувшимися на икры его ног. Вообще о пытках и издевательствах, «селекциях», «спорте» (голодных больных заставляли часами делать приседания или прыгать на корточках вокруг бараков, а отстающих тут же пристреливали) тяжело рассказывать и даже вспоминать услышанное. В санотдел мы все, как и вчера, вернулись подавленные, даже избегали разговаривать друг с другом........
.…………………………………………………………………………………
4/II-45. Опять выполняю задание в Заверце. По дороге продолжают двигаться сотни освобожденных смертников из лагерей........
6/II-45. В ТППГ в Освенциме. Вечером в Освенцим прибыли генералы Олейнин, Яшунин, Гришаев. Я был у генералов гидом по лагерю, показывал им взорванные печи для сжигания, орудия пыток, банки с «циклоном Б», места отравления и обработки трупов и живых узников. Показал склады волос (7000 кг), которые гитлеровцы не успели отправить в Германию, массу чемоданов с губной помадой, расческами, ботинками и другими предметами, а также ящики с порошком из человеческих костей. Вопросов не было, все слушали молча, молчали и смотрели.
Сегодня вечером состоялся концерт артистов первого эшелона 60-й армии перед бывшими узниками Освенцима. Каждый номер выступавших сопровождался громом аплодисментов свистом, топаньем ног, криками восторга. Я сидел на каком-то возвышении и не сводил глаз с собравшихся. Лица их все время были в движении. У многих текли по щекам слезы. Люди поражены тем, что видят и может быть, еще не осознают полностью своего избавления от неминуемой гибели. Очень тяжело от всего виденного в Освенциме и вместе с тем в душе какое-то чувство гордости за тех воинов 60-й армии, которые рискуя своей – подарили этим несчастным жизнь........
7/II-45. Передислокация санотдела в Тыхы. Живем с Троицким и Колегаевым в двухкомнатной квартире в рабочем поселке........
8/II-45. Получил задание эвакуировать раненых из ППГ Ульянова (Обер Лациске) в Заверце. В Обер Лациске поместили раненых в 19 санитарных машин и направились через Николай, Катовице, Бендзин, Сарнув, Севеж в Заверце. По дороге к колонне присоединилась еще одна машина с ранеными. Катовце показался мне красивее, красочнее Львова и Кракова. Сдав раненых в тыловой госпиталь, я вернулся в 3.00 в Тыхы........
……………………………………………………………………………………………
12/II-45. В Освенциме провел несколько часов. Русская девушка лет 20-22 рассказала, каким издевательствам она подвергалась со стороны немецких фашистов. Жизнь ей сохранили потому, что она была кастрирована немецким врачом и находилась под его непосредственным наблюдением........
14/II-45. В запасном СП у Вишневского и Фрадкина. У них заночевал........
……………………………………………………………………………………………
21/II-45. В Тыхы прибыли А. А. Поцубеенко и Г. М. Панков. Я их повез в Освенцим для того, чтобы они своими глазами увидели то, что трудно укладывается в сознании нормального человека. Когда мы вошли в Биркенау, первое, что бросилось в глаза – это десятка два подозрительных субъектов, копающихся в человеческом пепле, насыпанном в виде холма высотою в многоэтажное здание. Поиски небезуспешны: в руках подростка мешочек чем-то заполнен, а его сосед усиленно разгребает пепел сожженных. Картина настолько омерзительная, что мы прошли мимо золотоискателей, не сказав ни единого слова и не прогнав их, хотя они воровато на нас поглядывали. Обычно перед сжиганием немцы заставляли вырывать у трупов золотые зубы, снимать кольца и другие ценные вещи. Однако, по возможности, заключенные, ответственные за этот участок работы, золотые вещи не удаляли, а бросали вместе с людьми в печи, а затем выбрасывали их вместе с пеплом.
Мы осмотрели газовые камеры, разрушенные печи крематория, останки несчастных, сжигавшихся на специальных кострах, приспособленных для вытапливания человеческого жира, из которого варили мыло. В лагере в это время работала правительственная комиссия, изучавшая зверства фашистов. От участия в этой комиссии я отказался, о чем сейчас весьма сожалею. В расследовании принимал участие патологоанатом 60-й армии, который делился со мной полученными сведениями. Вечером с Поцубеенко присутствовали на беседе с двумя узниками – Яковом Скуриным и Давидом Суресом, которые были кастрированы немецким врачом. Молодых людей успокаивали обещанием провести курс специфической гормональной терапии. Вели они себя так, как будто стеснялись самих себя, при беседе краснели и старались скрыть свое лицо от окружающих. Замкнутость и отсутствие жизнерадостности характеризовало обоих. Один из них впоследствии покончил жизнь самоубийством........
22/II-45. Утром беседовали со Скуриным, Суресом, стерилизованной русской девушкой и другими, оставшимися в живых несчастными, измученными людьми… После Освенцима мы заехали к военврачам Янову, Никитину, Гутману и др. Затем представители санупра уехали восвояси.