Воспоминания о войне Козьбо М.Г.

Записано внуком Венедиктовым Р.Е. (октябрь 2011 г.)

Начало войны

Наша семья, состоящая из отца, матери и 3-их детей жила до войны в Ленинграде на Выборгской стороне на улице Бабурина дом 6, в коммунальной квартире площадью 25 кв. м.

22 июня 1941 г. было воскресенье, и я как всегда, получив от матери 50 копеек, отправился на 10 часовой сеанс в кино, в расположенный поблизости клуб «1 мая». Поскольку отец, младшие сестра и брат спали, радио в доме не было включено и о том, что началась война,  мы еще не знали. Шел мне в ту пору 12 год. Выйдя на улицу, я увидел в разных местах улицы группы людей, оживленно что-то обсуждающих. Подойдя к одной из групп, я понял, что на нас без предупреждения рано утром напала Германия, которая подвергла бомбардировке ряд наших городов. Я тут же вернулся домой и объявил об этом родителям. Так внезапно и жестоко вошла война в нашу жизнь, в жизнь всех советских людей.

Немцы стремительно продвигались на Восток, занимая наши города и села. Вскоре, отец, коммунист, работавший в системе «Трудовых резервов» преподавателем, подал заявление о зачислении в Народное ополчение и был направлен на рытье окоп на подступах к Ленинграду.

Начались бомбардировки Ленинграда, главным образом производятся поджоги продовольственных складов, жилых домов, зданий фабрик и заводов, Так были подожжены и сгорели крупнейшие в городе Бадаевские склады. Для борьбы с зажигательными бомбами привлекали и нас пацанов: мы дежурили со старшими на чердаках домов, где были установлены ящики с песком, чаны с водой багры и клещи. Однажды в моё дежурство одна из бомб не взорвалась, и я принес её домой, за что получил нагоняй от матери.

Продовольственная обстановка в городе стремительно ухудшалась. Были введена карточная система, снабжение, по которым ежемесячно уменьшалось. Школы не начали очередной учебный год. А у нас в семье родился 4-ый ребенок мальчик. И хотя, отца демобилизовали толи из-за семейного положения, толи из-за необходимости готовить кадры  для заводов, семья по-настоящему бедствовала - не хватало продуктов, питания и витаминов для грудного ребенка, не работали детские поликлиники. Дома не отапливались, перестали работать водопровод и канализация. Отец смастерил и поставил в комнате буржуйку, и теперь ежедневно мне как старшему приходилось добывать дрова, что в условиях Ленинграда было не простым делом. Приходилось ломать  заборы и бесхозные деревянные строения, за что нам иногда изрядно попадало.

В  мои обязанности также входило – обеспечение семьи водой. Воду приходилось носить ведрами с Большой Невки, что как мне теперь кажется не менее 1,5-2 км. Вспоминается в связи с этим эпизод, относящейся к зимнему времени, когда я в очередной раз донес эту драгоценную ношу и перед самым домом поскользнулся, упал, пролил воду, причем большую часть на себя. И хотя это обстоятельство довело меня до слез, я поднялся и не заходя домой, мокрым, отправился вновь за водой.

Зимой, не смотря на все усилия родителей, заболел младший братишка. Спасти его не удалось. Похоронить его как полагается в осадном городе не было возможности и мать одела во все новенькое, завернула в красивое теплое одеяло и мы всей семьей отнесли его в дворовый сарай, который специально предназначался для умерших, и где они складывались штабелями. Как мне теперь кажется, там уже находилось десятка три трупов.

Положение в городе стремительно ухудшалось, дневной хлебный паек снизился до 250 гр. для работающих и 125 гр. для иждивенцев. Начались повальные смерти от голода и холода, иногда трупы людей лежали на пешеходных тропах. Дороги не убирались и не освещались, транспорт не ходил или ходил очень ограниченное время. Уличные динамики по несколько раз в день сообщали об авиационных налетах или артобстрелах.

Чтоб как-то утолить голод в нашей семье варили студень из столярного клея, Которого отцу посчастливилось достать. Для этой же цели шли и кожаные ремни.

Я несколько раз добирался до Бадаевских складов, где на пепелище выкапывал сахарную патоку с землей и стеклом. Дома мать как могла очищала от стекла и песка и готовила приторно сладкий сироп, который мы с удовольствием пили.

В комнате несмотря, что у нас стояла буржуйка, было холодно и спать мы ложились в верхней одежде. Отец обучал 14-летних ребят работе на металлообрабатывающих станках и пропадал на заводах сутками, а когда приходил домой приносил всегда чего-нибудь поесть и это был настоящий праздник. Сводки с фронтов были не утешительные, однако мы ждали перемен в нашу пользу, как могли люди помогали друг другу.

Как-то в марте 42-го года отец попросил меня навестить деда, который жил один на Заставской улице, за Московскими воротами. Собрали ему небольшую передачу (бутылку соевого молока, несколько кусочков хлеба и маленький кулечек сахарного песку). Трамваи не ходили, и я отправился в путь пешком по Лесному проспекту, Владимирскому пр., Загородному пр. и далее по Московскому пр. Думаю, что это не меньше 10 км. В общем, часа через два я добрался до деда. Он славу бога был жив и очень обрадовался моему приходу. А когда я ему выложил гостинцы, он растопил печку, вскипятил чайник и заставил меня поесть, т.е. практически я съел всё, что принес, отговариваясь при этом от еды тем, что он якобы только что  поел, и у него нет аппетита. Побыв у деда часа три, я собрался и пошел той же дорогой домой. А вскоре мы узнали, что дед умер - думаю от голода. Умер от голода и мой двоюродный брат, 18 летний  Лева, живущий в этом же доме, у него украли продуктовые карточки и я думаю, что дед делился своим пайком, однако этого пайка на двоих не хватило. Но об этом  мы узнали позже, а в  тот день его дома не было и нам уведется не удалось. А жил он один потому, что его родители были репрессированы 37-м году в Казахстан.

Весна-лето 42-го года

Когда наступила весна, стало теплей и веселей. Собирали щавель и др. травы. Я как-то удосужился наесться каких-то почек, и мне ничего не  было. Чуть-чуть прибавили паек. Люди под окнами копали грядки и сажали овощи и картошку, собирали весенние грибы. Однако особо радоваться было не чему. Большой город стонал, отрезанный от Большой Земли. Еще зимой началось сообщение по Ладожскому льду, однако этого было не достаточно. С приходом лета было налажено сообщение по воде.

Как-то в конце июля месяца, отец пришел с работы и сообщил, что принято решение об эвакуации Ремесленного училища, в котором он работал, на Большую землю. Вскоре нас погрузили в вагоны пригородного поезда и повезли к Ладожскому озеру, где мы перебрались на стоящую у берега баржу и вскоре щупленький пароходик потянул через Ладожское озеро. Вещей с собой разрешили взять немного, так что большую часть вещей пришлось оставить на пристани, где и до  нас стояли ряды оставленных вещей.

Через Ладожское озеро нас тянули часа два-три. Во время переправы через озеро над нами появился немецкий самолет, который сделал пару виражей над баржей и ничего не предприняв улетел  в северном направлении. Видимо сжалился над нами или он отстрелялся до нас.

Так мы благополучно оказались на Большой земле (в Кабоне). Где нас в первую очередь накормили горячим обедом и выдали свежий хлеб, сгущенное молоко и др. продукты. Так мы впервые после долгих голодных дней наелись до отвала. Но без последствий это не осталось: у некоторых начались поносы, а от Кабоны нас повезли в товарных вагонах, где, как известно, нет туалетов. Так что легко представить, что творилось в наших вагонах.

Дальше мы оказались в г. Чкалове (ныне г. Оренбург), где нас вместе с др. эвакуированными семьями (порядка 10 семей) поселили в спортивном зале местного Ремесленного училища. Так началась новая эпопея жизни нашей семьи в глубоком тылу. И хотя всё было не очень комфортно, но зато мы уже не голодали. Бог даст, об этом я расскажу позже.