22 июня 1941 года. Около часа дня. Отдыхаю после ночного дежурства в больнице. Прибежали подруги Аня и Женя. Разбудили: «Вставай, идём в военкомат. Война!» У каждой из нас в военном билете было указано о необходимости явки в военкомат в первый день объявления войны. Быстро оделась, собрала вещи, но в доме не оказалось вещмешка, пришлось сложить вещи в сетку. Пошли вместе с девочками в магазин спорттоваров. Его только что открыли после перерыва. Покупателей было много, и большинство как и мы – за вещмешками.
У военкомата смешались с прибывшими сюда раньше нас. Люди всё прибывали и прибывали. Слышались песни, плач, не поймёшь, что творилось вокруг…
К военкому попали в 15 часов. С удивлением смотрел он на трёх девушек в нарядных платьях, модельных туфельках, и с вещевыми мешками в руках. Покачав головой, военком спросил: «Куда это вы собрались? На танцульки что ли?» Мы молчали, не зная, куда деть глаза. Действительно, собираясь в военкомат, мы не подумали, куда идём и надели всё самое лучшее…
Отправил военком нас домой, к своим мамочкам, сказав, что вызовет, когда понадобится. А нам уже и домой не хочется идти, мы хотели как все – на фронт. Пустили слезу, но сделали для себя только хуже: военком нас просто выгнал. И вернулись мы в свою больницу, ожидая вызова.
27 июля 1941 года всем троим пришли повестки. Тут, конечно, мы почувствовали, что это серьёзно…Военком направил нас в формирующийся госпиталь.
И вот мы у комиссара Тихановского. Оказывается, вспомнил он нашу тройку при мобилизации медперсонала для госпиталя, комиссаром которого назначили его.
На этот раз нас быстро переодели: выдали шинели, гимнастёрки, юбки, ботинки с обмотками, пилотки. Всё это было просторное, неподогнанное по фигуре. Я же была маленькой и хрупкой, мало от меня отличались и подруги. Отпустили нас по домам на сутки, чтобы подогнать обмундирование. Смешно было в таком непривычном виде идти по родному городу, встречать знакомых. Мы всю дорогу хохотали друг над другом. Да и было над чем: на мою ногу 34-го размера ботинки выдали 38-го, гимнастёрка до колен, юбку кое как подвязала бинтом…Родные меня сначала не узнали, и тоже невольно рассмеялись, несмотря на серьёзность обстановки.
Итак, с 28 июля 1941 года мы – солдаты.
Развёртываем госпиталь в здании школы, где ещё стоят парты, а на досках написано домашнее задание. Все мы были молодыми по 19-20 лет, у нас было много энергии, патриотизма, юмора. ║
║ Срок развёртывания госпиталя определён сжатый. Мужчин в госпитале мало, одна лишь небольшая команда, всё приходилось делать своими руками.
И вот, наконец, первый приём раненых. До этого мы никогда раненых не видели. Я работала в перевязочной. Никогда не забуду первую перевязку.
Сняла гипс, повязку, начала обрабатывать рану и не могу понять, что это в ране серо шевелится?.. Тронула пинцетом – поползли черви… Меня затошнило, и я рухнула здесь же на пол, потеряв сознание.
Кто-то облил меня водой, я пришла в себя, а раненый –пожилой усатый дядечка и говорит: «Ничего, доченька, крепись, не то ещё увидишь…» И я снова принялась за перевязку. Партия раненых была большая, работали мы много, не считая часов, забыв о пище, отдыхе, о всей своей прежней жизни. ║
║ А война шла, немцы наступали, они были уже под Москвой, подходили к моему родному Серпухову. В ноябре наш госпиталь было решено эвакуировать. Помню вокзал, эшелон…Я стою в тамбуре, смотрю вокруг, как бы прощаясь с родным городом и всем, что мне очень дорого. Вдали видно зарево пожаров, внизу стоят отец и мама. Меня поразило, что плачет отец, и это заставило подумать, что мы прощаемся быть может навсегда.
Приказано оставить лишние вещи. Отдаю кое-что родителям, себе оставляю пару белья, противогаз. Как горек час расставания! Эшелон отправлен, плачем все до единой.
Через три часа прибыли на какую-то станцию под Москвой. Здесь всё было забито эшелонами. И вдруг началась бомбёжка. Это было первое моё боевое крещение. Было очень страшно, спрятаться некуда. Кто-то отцепил половину нашего эшелона, её в этом месиве так и не нашли, а пополнили нас частью другого, московского госпиталя, также расцепленного во время бомбёжки. Очень скоро нас отправили с этой станции дальше, после чего мы болтались по дорогам почти целый месяц.
Остановились в Новохопёрске Саратовской области. И опять та же работа по развёртыванию госпиталя, приёму, обработке и отправке раненых. И вновь, забыв о себе, без сна и отдыха. Круглые сутки перевязки, пока не зарябит в глазах. Это стало нашей повседневной жизнью. Так было надо. Никто не стонал, не хныкал. Короткими и деловыми были наши комсомольские собрания, строги статьи стенной газеты, редактором которой была я.
Но эти трудности оказались незначительными в сравнении с теми, с которыми мы столкнулись после того, как нашу неразлучную троицу, в результате наших настойчивых просьб, перевели во фронтовой эвакогоспиталь. Нередко мы развёртывались у линии фронта с медсанбатами.
Очень часты были перемещения, развёртывания, как правило, в ночных условиях, в разбитых, ещё дымящихся зданиях, без света и воды, с табличками вокруг «Заминировано».Особенно трудно было зимой. Одеты мы были легко, скуден был наш паёк. Порой работали без перчаток так, что кожа рук оставалась на холодном металле госпитального имущества. Но и в таких условиях наши девичьи руки наводили необходимый уют, несмотря на то, что вместо кроватей нередко настилали на пол солому.
От нас, нашего труда и самообладания зависел покой раненых, особенно во время бомбёжек. Чувство ответственности за судьбу раненых, за их безопасность делало с нами необыкновенное: во время бомбёжек хрупкие девушки на своих руках выносили их в убежища, и всё это в считанные минуты, бегом… Очень хорошо запомнились несколько случаев.
Город Славянск.
Жестокая бомбёжка. Вынесены все раненые. Просматриваю палаты: не оставили ли кого? Пробежала по первому этажу – пусто. Осматриваю палаты второго этажа. В одной из них – тяжелораненый, которому накануне мне пришлось отдать кровь. Вижу его испуганный взгляд и слышу возглас: «Сестричка, возьми меня…»В горячке, не помня себя, хватаю его как ребёнка на руки, он охватывает мою шею здоровой рукой. И так я спускаюсь вниз, где нас обоих подхватывают врачи и подруги-сёстры, удивляясь, как я могла донести раненого с гипсом.
Город Николаев.
Глубокая ночь. Такая же бомбёжка. Кругом всё горит. Взрыв бомбы во дворе госпиталя - пятиэтажной школы. При проверке на пятом этаже обнаружила раненого, закованного в гипс. Поднять его одной невозможно, помощи нет, а он зовёт: «Сестричка, не уходи!» Само собой принято решение: подсела к нему, прикрыла собой, прижалась к его щеке и стала напевать «Землянку». Кругом грохот, всполохи взрывов в темноте ночи, содрогается здание, а я пою…
Сколько прошло времени, отчёта дать не могу. В таком положении меня увидели после отбоя воздушной тревоги начальник госпиталя полковник Востроилов и раненые, вернувшиеся в палату.
В Николаеве мне пришлось работать в челюстно-лицевом отделении. Как-то к нам поступила девушка, звали её Аня. У неё была отбита нижняя челюсть. Когда я перевязала её, она жестом попросила у меня зеркало. Сделать этого было нельзя: уж очень она была изуродована. Я, стараясь возможно бодрее, ответила, что мы сами месяцами не смотримся в зеркало, да и зеркала у меня нет…
Видя страдания тысяч людей вокруг, о себе не думалось, работали до полного изнеможения. Особенно трудно было работать после того, как отдашь кровь. Тело казалось совсем лёгким и невесомым, голова кружилась, в глазах – блестящие звёздочки. А это было очень часто.
Как совершенно невозможное были отвергнуты мной два предложения командования госпиталя поехать учиться без экзаменов в медицинский институт. Разве я могла оставить своих боевых друзей, свой родной коллектив в те дни?!
Неизгладимым в памяти осталось одно из ярких проявлений самоотверженности личного состава госпиталя при исполнении своего долга. Фашистская авиация совершила массированный налёт на станцию Миллерово. Бомбёжке было подвергнуто большое скопление воинских эшелонов. Наш эшелон стоял в стороне в тупике. По тревоге нас бросили на оказание помощи. Страшное зрелище открылось нашему взору: повсюду горы исковерканного металла, боевой техники, вагонов, изуродованные тела, кровь, многочисленные очаги пожаров, взрывы боеприпасов. Отовсюду слышались стоны, крики о помощи. Надев противогазы, облившись водой, врачи, сёстры, санитары полезли в самое пекло, вытаскивали раненых, здесь же обрабатывали их раны, после чего выносили за пределы станции.
И всё же мы ухитрялись отдыхать, веселиться, любить. Нельзя забывать, что нам было по 20 лет. Отдыхали урывками между дежурствами и, особенно во время переездов. Незабываемыми были часы, и даже дни вынужденных остановок в пути рядом с воинскими эшелонами, с их оркестрами и баянами. Тут же между вагонами начинались танцы, затевались песни, игры. Молодость брала своё! Забывалось всё: трудности, ужасы, потери боевых друзей, тяжёлые вести из дома.
Но вот получен приказ! Он снова возвращал нас к суровой действительности. И снова раненые, бесконечные перевязки, одним словом, привычная работа."
В 1994 году бабушки не стало, через полгода от даты годовщины золотой свадьбы...