И вот двадцать второго июня объявили начало войны. Мы жили в Наро-Фоминске, в военном городке. Муж в это время был с красноармейцами в поле. Вернулся, говорит: война, завтра выступаем на фронт. Ну, и я не пошла на последний гос.экзамен, провожала мужа. Проводила, поплакала и думаю: дай-ка поеду в институт, а вдруг экзамен ещё не кончился. И действительно, я успела к самому концу экзамена. Гос.экзамены у нас до этого принимали очень строго, серьёзно, а тут приняли кое-как, всем не до экзаменов было, конечно. И на следующий день нам вручили дипломы. Конечно, никакого выпускного у нас не было, и даже печати нам персональные не дали: наш директор института Хесин в первый же день войны куда-то убежал вместе с деньгами. Уже через много лет после войны, когда я работала заместителем главного врача Бауманской больницы, встретила его случайно на каком-то мероприятии медицинском. Он был такой важный. Я подошла к нему, говорю: "Здравствуйте, вы не помните меня, а я ваша выпускница!". Он обрадовался, спрашивает: "Какого года?". "Сорок первого!" - отвечаю. И хотела ещё добавить "Когда вы с нашими деньгами и печатями скрылись". Но не успела: Хесина тут же и след простыл. И вот вручили нам дипломы 24 июня, а поскольку все мы были военнообязанными, всех тут же отправили на фронт, в санитарные поезда. У меня была бронь, потому что Вовке был год, поэтому я на фронт не пошла. И почти весь наш курс погиб в первый же год войны. Санитарные поезда немцы сильно бомбили. Мужчины все до одного погибли, а женщины некоторые остались в живых. Мы были последними, кто учился в институте все пять лет. А курс, который шёл за нами, учили всё лето ускоренно, с утра до вечера, и в сентябре отправили на фронт. Их называли недоделанными врачами, потому что последний год учёбы они прошли за два месяца. А наш институт эвакуировали осенью сорок первого года в Рязань. Он там после войны и остался. Мы жили в Наре, в военном городке. Каждую ночь давали воздушную тревогу. Мама уходила в бомбоубежище каждый вечер, сразу, не дожидаясь сирены. Она очень боялась бомбёжки. Я тоже с маленьким Вовкой сначала уходила, но потом перестала, оставалась дома. А немцы подходили всё ближе. Мне соседки говорили, что, когда они придут, меня первой повесят: муж у меня и командир, и партийный, и еврей. И вот однажды ночью, во время очередной бомбёжки, я услышала чьи-то шаги в подъезде нашего дома. Ну, думаю, немцы пришли. Завернула в одеяло спавшего в кроватке Вовку (это одеяло у нас до сих пор лежит), встала с ним за приоткрытую дверь и вижу в щёлку: идут прямо ко мне в комнату двое военных, причём у одного из них – забинтована голова. И вдруг слышу родной голос: «Сима, Сима!». Это был Гриша. Он был ранен в голову под Смоленском (а я об этом и не знала), попал в московский госпиталь и ночью убежал, нашёл где-то «эмку» с водителем и каким-то образом (как он проехал мимо постов, мимо проверяющих, не знаю) под бомбёжкой добрался до Нары. "Собирайся скорее, - говорит, - уезжаем". Я стала собирать вещи, а Гриша пошёл в бомбоубежище за мамой. Бросаю тюки с вещами в машину - а муж выбрасывает их обратно: живы, кричит, будем, всё наживём! Он разрешил мне полностью взять только детские вещи. Тогда я надела на себя три платья, мама тоже нацепила на себя все кофты, какие у неё были, и так мы уехали. А вскоре муж получил направление в Ульяновск - готовить в танковом училище танкистов для фронта. На фронт его не пустили, поскольку рана не зажила, а он так рвался. Ему сказали, что в училище нужны командиры с боевым опытом, что подготовит курс - отправит их весной на фронт и поедет с ними воевать сам. Мы приехали в Ульяновск в конце августа сорок первого года. Муж стал командовать учебным батальоном во Втором танковом училище. Жилья не было, и мы сначала жили прямо в казарме. А потом построили дом для командиров, на улице Ленина, и нам дали там комнату. Я устроилась врачом в санчасть танкового училища.

С лета 1942 года и до конца войны моя бабушка работала хирургом в московском эвакогоспитале на Госпитальном валу. Она жила в больнице на казарменном положении, ибо приходилось оперировать больных практически круглосуточно. И вот однажды то ли перед операцией, то ли сразу после неё бабушка услышала сигнал воздушной тревоги.

- Ходячие больные в бомбоубежище, тяжелораненые - на носилках, - скомандовала она.
- Доктор, это салют! - засмеялись раненые.
- Какой салют? - удивилась бабушка.
- Наши войска взяли Орёл и Белгород!
Это был первый военный салют - вечером пятого августа 1943 года.